Цезония (встает, ходит по сцене). Неужели не достаточно видеть, как ты
каждый день убиваешь других, чтобы понять, что и тебя убьют? Неужели не
достаточно каждую ночь принимать тебя, жестокого и истерзанного, и
чувствовать исходящий от тебя запах убийства, когда ты на меня ложишься? И
видеть, как с каждым днем в тебе остается все меньше человеческого?
(Поворачивается к нему.) Я знаю, я стара и скоро буду совсем некрасивой. Но
забота о тебе настолько заняла мою душу, что мне уже все равно, любишь ты
меня или нет. Я хочу одного: видеть тебя исцеленным. Тебя. Совсем еще
ребенка. Вся жизнь перед тобой. Неужели ты думаешь, существует что-то важнее
жизни?
Калигула (поднимается и смотрит на нее). Ты давно со мною.
Цезония. Да, уже давно. Ты ведь позволишь мне остаться?
Калигула. Не знаю. Я знаю только, почему ты здесь. Ты здесь ради этих
ночей, когда наслаждение остро и безрадостно, и ради всего того, что ты обо
мне знаешь.
Обнимает ее, одной рукой чуть запрокинув ей голову.
Мне двадцать девять лет. Это немного. Но в этот час, когда моя жизнь
кажется мне такой долгой, такой законченной и свершившейся, и переполненной
всем тем, что остается после мертвых, ты одна еще со мной. И я не могу
побороть в себе какой-то посты дной нежности к той старой женщине, которой
ты скоро станешь.
Цезония. Скажи, что ты хочешь, чтобы я была с тобой!
Калигула. Не знаю. Одно мне понятно - и это ужасней всего: эта
постыдная нежность - единственное чистое чувство, которым меня наградила
жизнь.